Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в - Страница 427

427

— Не узнаю, — ответил Лютов и, шумно вздохнув, поправился, сел покрепче на стуле. — Я, брат, из градоначальства, вызывался по делу об устройстве в доме моем приемного покоя для убитых и раненых. Это, разумеется, Алина, она, брат…

Лютов надел на кулак бобровую шапку свою и стал вертеть ею.

— Там у меня действительно чорт знает что! Анархиста какого-то Алина приобрела… Монахов, Иноков» такой зверь, — не ходи мимо!

— Если — Иноков, я его знаю, — равнодушно сказал Самгин.

— Старый знакомый ее. Патом, этот еще, Судаков, — его тоже подстрелил».

Ой снова вздохнул, мотая годовой.

— Ф-фа!

— Ну, что же в градоначальстве? — спросил Самгин.

— Спрашивают: «Устроили?» — «Устроил». — «Зачем же?» — «Чтоб» пакости ваши прикрывать».» «Вероятно — врет», — подумал Самгин.

— Поссорились немножко. Взяла с меня подписку о невыезде, а я хотел Алину за границу сплавить.

Вдруг, как будто над крышей, грохнул выстрел из пушки, — грохнул до того сильна, что оба подскочили, а Лютов, сморщив лицо, уронил шапку на пол и крикнул:

— Эт-та сволочь! Разорвало ее, что ли? Выстрел повторился. Оба замолчали, ожидая третьего. Самгин раскуривал папиросу, чувствуя, что в нем что-то ноет, так же как стекла в окне. Молчали минуту, две. Лютов надел шапку на колено и продолжал, потише, озабоченно:

— Там, в градоначальстве, есть подлец, который относится ко мне честно, дает кое-какие сведения, всегда верные. Так вот, про тебя известно, что ты баррикады строил…

Он замолчал, вопросительно глядя на Самгина, а Клим, закрыв лицо свое дымом, сказал:

— Чепуха.

— Нет, отнесись к этому серьезно — посоветовал Лютов. — Тут не церемонятся! К. доктору, — забыл фамилию, — Виноградову, кажется, — пришли с обыском, и частный пристав застрелил его. В затылок. Н-да. И похоже, что Костю Макарова зацапали, — он там у нас чинил людей и жил у нас, но вот нет его, третья сутки. Фабриканта мебели Шмита — знал?

— Встречал.

— Арестовали, расстреляв на глазах его человек двадцать рабочих. Вот как-с! В Коломне — чорт знает что было, в Люберцах — знаешь? На улицах бьют, как мышей.

Лютов говорил спокойно, каким-то размышляющим тоном и, мигая, все присматривался к Самгину, чем очень смущал его, заставляя ожидать какой-то нелепой выходки. Так и случилось. Лицо Лютова вдруг вспыхнуло красными пятнами, он хлопнул шапкой об пол и завыл:

— Эт-та безумная, трусливая свинья! К-кочегар… людями шурует, а?

Он начал цинически, бешено ругаться, пристукивая кулаком по ручке дивана, но делал он все это так, точно бесилась только половина его, потому что Самгин видел: мигая одним глазом, другим Лютов смотрит на него.

— Не было у нас такого подлого царствования! — визжал и шипел он. — Иван Грозный, Петр — у них цель… цель была, а — этот? Этот для чего? Бездарное животное…

— Кричать — бесполезно, — пробормотал Самгин, когда Лютов захлебнулся словами.

— И — аминь! — крикнул Лютов, надевая шапку. — А ты — удирай! Об этом тебя и Дуняша просит. Уезжай, брат! Пришибут.

Он схватил руку Самгина, замолчал, дергая ее, заглядывая под очки, и вдруг тихонько, ехидно спросил:

— А — вдруг пушки-то у них отняли? Вдруг прохоровские рабочие взяли верх, а? Что будет? Самгин усмехнулся, говоря:

— Не можешь ты без фокусов!

— Нет, вообрази, что будет, а? — шептал Лютов, надевая шубу.

И, стиснув очень горячей рукою руку Самгина, исчез.

Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.

Было особенно тихо. Давно уже Самгин не слыхал такой кроткой тишины. И, без слов, он подумал:

«Должно быть — кончено…»

Тишина росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение, — точно опускался пол, уходя из-под ног. В кармане жилета замедленно щелкали часы, из кухни доносился острый запах соленой рыбы. Самгин открыл форточку, и, вместе с холодом, в комнату влетела воющая команда:

— Смирно-о!

В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест. Он проехал, не глядя на солдат, рассеянных по улице, — за ним, подпрыгивая в седлах, снова потянулись казаки; один из последних, бородатый, покачнулся в седле, выхватил из-под мышки солдата узелок, и узелок превратился в толстую змею мехового боа; солдат взмахнул винтовкой, но бородатый казак и еще двое заставили лошадей своих прыгать, вертеться, — солдаты рассыпались, прижались к стенам домов. Тяжелыми прыжками подскакал рыжий конь и, еще более оскалив зубы, заржал:

— Эт-то что за ракальи? Кто командует? Самгин, выглядывая из-за драпировки, даже усмехнулся, — так похоже было, что спрашивает конь, а не всадник.

В столовой закричала Варвара:

— Мерзавцы! И это — защитники!

427